Никогда не забуду тот день. Дождь лил как из ведра, а я возился со старым такси, которое как-то купил у одного приятеля в Уонусворте. Я тогда задолжал одному букмекеру сорок фунтов, и легавым бы не понравилось, если бы мне пришло в голову швыряться деньгами. Так что я для вида просто обменял такси на невзрачный с виду «эм-джи», который нашел в Клэпхеме.

Мистер Скарр глубоко вздохнул с таким грустным видом, что выглядел почти комично.

— А потом возник тот тип, как нечистая совесть, засыпав меня купюрами, словно это были старые лотерейные билеты.

— Как он выглядел? — спросил Мендель.

— Довольно молодой. Высокий, светловолосый. И хладнокровный. Непроницаемый, как скала. После того как он мне заплатил, я его больше ни разу не видел. Он отправлял мне письма откуда-то из Лондона, напечатанные на простых листках. Просто: «Будь готов в понедельник вечером», «Будь готов во вторник вечером» и так далее. Мы обо всем заранее условились. Я оставлял машину во дворе, проверенную механиком и с полным баком. Он никогда не предупреждал, когда вернет ее. Обычно пригонял к закрытию моего заведения или позже. Бросал на прежнем месте с включенными подфарниками и запертыми дверцами. В карман дверцы клал по два фунта за каждый день использования.

— А что произошло бы в случае непредвиденных обстоятельств? К примеру, взяли бы тебя по какому-нибудь пустяковому делу?

— Он дал мне номер телефона. Велел позвонить и попросить к телефону определенного человека.

— Как ты должен был его называть?

— В том-то и дело, что он предложил мне самому выбрать для него прозвище. Я сказал, что он будет для меня Блондинчиком. Не думаю, что ему понравилось или он оценил юмор, но так и осталось. Номер был «Примроуз ноль ноль девяносто восемь».

— Ты им пользовался?

— Да. Пару лет назад меня сцапали и посадили в Маргейт на десять суток. Я решил, что будет лучше дать ему знать об этом. К телефону подошла девица — тоже голландка, судя по акценту. Она сказала, что Блондинчик в Голландии, но она передаст ему информацию. А потом я уже не утруждал себя звонками.

— Почему?

— Понимаешь, я кое-что стал соображать. Он приезжал за машиной регулярно раз в две недели — в первый и третий вторник каждого месяца, кроме января и февраля. В этот раз он объявился в январе впервые. Возвращал автомобиль, как правило, по четвергам. Странно, что он вдруг приехал сегодня. Но теперь у нас с ним все кончено, как я понимаю. — Скарр держал в огромной лапище открытку, которую взял у Менделя.

— Он делал паузы? Бывало, что долго не давал о себе знать?

— Зимой появлялся реже. В январе и феврале не приезжал никогда, как я сказал.

Мендель все еще сжимал в кулаке пятьдесят фунтов. И вдруг швырнул их Скарру на колени.

— Только не думай, что тебе повезло. Я бы не согласился поменяться с тобой местами и за вдвое большую сумму. И учти — я непременно вернусь.

Теперь Скарр действительно казался напуганным.

— Я бы не стал так с тобой откровенничать, — сказал он нервно, — но не хочу встревать ни в какие секретные делишки. Не могу допустить, чтобы моя старая добрая родина пострадала. Я прав, сквайр?

— О, ради всего святого, заткнись, — сказал Мендель, ощущая страшную усталость. Забрав у Скарра открытку, он выбрался из машины и побрел в сторону больницы.

Новостей не было. Смайли все еще оставался без сознания. Известили уголовный розыск. Менделю посоветовали продиктовать свои координаты и отправляться домой. Из больницы с ним свяжутся, как только появится новая информация. После долгих препирательств Мендель убедил старшую медсестру отдать ему ключи от машины Смайли.

Все-таки Митчам — не самое лучшее место, чтобы поселиться там надолго, решил он.

Глава 8

Размышления в больничной палате

Он ненавидел кровать, как утопающий, должно быть, ненавидит море. Он ненавидел простыни, в которые был укутан так, что не мог пошевелить ни ногой, ни рукой.

И он ненавидел эту комнату, потому что она пугала его. У двери стояла каталка со всякими медицинскими причиндалами вроде ножниц, бинтов и склянок с лекарствами, странными предметами, наводившими страх именно неясностью своего предназначения, причем некоторые были завернуты в марлю, словно для последнего причастия. Там стояли стеклянные банки — высокие, накрытые сверху белыми салфетками, которые напоминали хищных птиц, готовых в любой момент выклевать ему внутренности. В стеклянных сосудах поменьше лежали на дне резиновые трубочки, свернувшиеся змейками. Он ненавидел все это и боялся. Ему становилось жарко, и пот лил с него ручьями, а потом делалось холодно, и пот застывал где-то между ребер каплями запекшейся крови. День сменялся ночью снова и снова, но Смайли даже не подозревал об этом. Он вел отчаянную борьбу с сонливостью, потому что, стоило ему закрыть глаза, как они, казалось, обращались внутрь и взирали на хаос, царивший в его мозгу. Когда по временам веки смыкались просто под собственной тяжестью, он собирался с силами, чтобы разлепить их и снова видеть бледный свет, колыхавшийся где-то вверху.

Но затем наступил благословенный день, когда кто-то раздвинул шторы на окнах и впустил внутрь лучи зимнего солнца. Он услышал шум машин на улице и только тогда поверил, что теперь точно останется в живых.

Отныне проблема смерти снова переместилась в чисто умозрительную академическую плоскость, стала долгом, который он отдаст, как только разбогатеет и сможет сам оплатить собственный уход из жизни. Это было восхитительное в своей чистоте и простоте ощущение. Роскошное чувство. Его ум чудесным образом прояснился и царил над всей Землей подобно разуму Прометея. Кстати, где он слышал эту фразу: «Сознание как бы отделяется от тела, властвуя в бумажном королевстве…»? На него наводил тоску льющийся сверху блеклый свет, ему хотелось иметь возможность видеть больше. Он уже не мог выносить винограда, как и запахов меда, цветов и шоколада. Он нуждался в книгах и литературных журналах; как он мог продолжать научную работу, если ему не давали книг? О том историческом периоде, специалистом в котором он был, и без того написано крайне мало. Творцы XVII столетия не были по достоинству оценены литературной критикой.

Менделю позволили впервые навестить его только через три недели. Он вошел в палату, держа в руках новую шляпу и книгу о пчелах. Шляпу он разместил в ногах кровати, а книгу положил на тумбочку. На его лице играла улыбка.

— Я купил тебе книжку, — сказал он. — О пчелах. Это крошечные, но очень умные создания. Должны заинтересовать тебя.

Он присел на край постели.

— Еще я приобрел себе шляпу. Довольно дурацкую. В ознаменование своей отставки.

— Ах да! Я и забыл, что ты теперь тоже будешь пылиться на полке.

Оба посмеялись и снова замолчали.

Смайли часто моргал.

— Боюсь, ты у меня сейчас расплываешься перед глазами. Мне не разрешают пользоваться старыми очками. Обещают принести новые. — Он сделал паузу. — Ты узнал, кто это сделал, или нет?

— Быть может, и узнал. Пока трудно сказать. Но есть ниточка. Проблема в том, что мне пока слишком мало известно. Я имею в виду твою работу. Тебе о чем-нибудь говорит такое название, как «Представительство сталелитейной промышленности ГДР»? То есть Восточной Германии?

— Да, что-то припоминаю. Они появились в Лондоне года четыре назад и зарегистрировались в Торгово-промышленной палате.

Мендель пересказал ему свою содержательную беседу с мистером Скарром.

— …Назвался голландцем. Единственным способом связи с ним для Скарра был телефон с кодом «Примроуз». Я проверил абонента. Номер числился за представительством сталелитейной промышленности ГДР на Белсайз-парк.

Отправил одного из своих парней на разведку. Они оттуда съехали. Не осталось ничего. Никакой мебели, никаких бумаг или хотя бы канцелярской скрепки. Только телефонный аппарат, да и тот был с корнем вырван из розетки.